Судьба с чужого плеча - Анна Иванова

Я снова мотаю головой.

— Тогда пошли, — говорит Игорь и направляется к дому.

Я плетусь следом. Когда-то зеленая, теперь грязно-серая облупившаяся краска покрывает стены колючей чешуей. Темная крыша грозовой тучей висит над домом, готовым вот-вот сложиться под ее тяжестью. Если потеря молодого хозяина так сказалась на доме, страшно представить, что могло случиться с остальными жильцами. Только бы никто не открыл. Лучше залезть в чужой дом как воровка, чем соврать, глядя в глаза людям, потерявшим двух сыновей.

Возле крыльца Игорь пропускает меня вперед. Еле слышно стучу в дверь. Внутри тишина. Набравшись смелости, принимаюсь бить в дверь кулаком. Замираю в ожидании ответа. По-прежнему тихо. Опершись ладонью о стену, колочу ногой в дверь с грохотом, который невозможно не услышать. В полной уверенности, что дома никого нет, я спускаюсь с крыльца и, стряхивая с ладони налипшую краску, уступаю место Игорю. С отверткой в руках он сначала нагибается к дверному замку, потом садится на корточки и уже через минуту, кряхтя, опускается на колени.

— Хороший замок, не открывается совсем…

— Пока ты возишься, могу я забежать в церковь?

— Хочешь, чтобы я в одиночку залез в дом к незнакомым людям? Даже не думай!

— Мне нужно.

— Нужно? — поворачивается ко мне Игорь. — Звучит так, будто ты школьница на контрольной, и тебе приспичило в туалет.

— Катя умерла, а я даже не поставила свечку за упокой.

Игорь отводит взгляд и машет на меня рукой.

— Черт с тобой, иди.

Я бегу до самых ворот и замедляю шаг только на пороге церкви. В нос ударяет запах ладана. Покрытые коричневой краской деревянные доски скрипят под ногами. Перекрестившись, я подхожу к столу и покупаю три свечки. Оглядываюсь по сторонам, не зная, куда их поставить.

— Вы не подскажите… — обращаюсь к служительнице церкви.

— Ты во здравие хочешь поставить, или за упокой? — спрашивает худощавого телосложения женщина. Загорелая кожа, видимо от многолетней работы на открытом воздухе, покрыта сеткой мелких морщинок. Рукава платья закатаны до локтей, руки кажутся нездорово тонкими, усохшими.

— За упокой, — отвечаю я, глядя в выцветшие, с пожелтевшими белками глаза.

— Пойдем, поставим вместе.

Она выходит из-за стола с тремя свечками в руке и жестом указывает направо.

— Ты, наверно, дедушке с бабушкой ставишь? — спрашивает она по дороге к заупокойному каноннику.

— Нет, маме с папой.

— Ну что ж, — вздыхает она, — так бывает. Правильно когда дети ставят родителям, а не наоборот, как я… А третью кому?

— Ребенку, — с трудом сглатываю слезы.

— Маленький совсем был? — обводит меня увлажнившимися глазами она.

Я киваю, отводя взгляд.

— Мои сыновья до совершеннолетия дожили. Думала, все у них только начинается, но Господь решил по-иному.

— Как они умерли? — настораживаюсь я.

— Оба не своей смертью. Что случилось с твоим ребенком? Болезнь?

— Травма головы.

— Бедный малыш. Как его угораздило?

— Не знаю, — вытираю сгибом локтя набежавшие слезы, — меня даже не было рядом. Ребенок умирал, а я в это время спокойно спала. Когда меня разбудили и сказали, что произошло, я даже не поняла, о ком идет речь.

— Я тоже была далеко от своих мальчиков и ни о чем не подозревала, когда они умирали. Старший сын попал в горячую точку, больше я его не видела. Сказали, подорвался на мине. Не представляю, чем я занималась в тот момент, когда его не стало. Мне даже не разрешили открыть гроб, не дали по-человечески проститься.

— А младший?

Женщина отводит глаза, задетая моим любопытством. Осознав свою ошибку, я стараюсь поддержать разговор:

— Если бы у меня один из сыновей погиб на войне, я ни за что не отпустила бы второго в армию.

— Я и не отпустила, — качает она головой, снова глядя мне в глаза, — а зря. Он погиб на работе. Устанавливал антенну, упал с крыши двухэтажного дома прямо на недостроенный гараж. Напоролся на арматуру. Прожил еще полчаса, но нам с его отцом сообщили уже после.

— Какой ужас… — придумываю, как подвести разговор к Олегу, но отбросив нескладную ложь, приходящую на ум, спрашиваю напрямик: — Виновного в его смерти наказали?

— Разве кто-то виноват? Бог дает человеку жизнь и забирает ее, когда посчитает нужным. Он знает, что лучше для моего сыночка.

— А как же его напарник? Разве кто-то не должен был его подстраховывать.

— Мастер сидел в доме, проверял сигнал на телевизоре. Муж хотел подать на предприятие в суд. В тот день шел сильный дождь, а нашего Артура все равно отправили на крышу.

— Почему не подал? Возможно, мастер заставил Артура рисковать жизнью.

— Не успел. Сердце не выдержало. Аркаша пережил обоих детей, как и я. Схоронил младшенького и сам отправился следом, в лучший мир. Думала, Бог и меня заберет на небеса, ан нет, два месяца уже живу одна, как перст. Да разве живу? Пережидаю.

— Вы правы, — поджигаю по очереди свечи и, подержав над огнем, ставлю перед распятием на квадратный канонник, — ваш муж сейчас в лучшем месте.

— Он там не одинок. Рядом оба сына. Настанет мой черед, и я присоединюсь к ним. Остается только ждать, когда Господь позволит мне воссоединиться с семьей.

Я глажу мать Артура по плечу и всматриваюсь в ее умиротворенное лицо. Каждая складка на нем кажется смирившейся с неизбежностью. Возможно, ее психика не перенесла потери сыновей и мужа, женщина погрузилась в религию и отгородилась от реальности, но она точно не сошла с ума настолько, чтобы убить пятилетнего ребенка. Стоя рядом с ней, я кожей чувствую исходящее от нее спокойствие. Теория Игоря абсурдна. В детективном романе написали бы, что мы пошли по ложному следу. Игорь зря взламывает замок — в этом доме нам делать нечего. Нужно срочно его остановить.

— А ты, милая моя, — берет меня за руку мать Артура, — должна жить! Слышишь?

Я киваю, стараясь высвободить ладонь. Она принимает мой жест за рукопожатие и притягивает меня к себе, чтобы прошептать на ухо:

— Ты должна произвести на свет еще одного малыша и начать жизнь заново. Ты же еще такая молоденькая! Я вообще родила Артура в тридцать семь. Правда, зачать получилось не сразу. Мне помогла одна молитва. Пойдем, я тебе ее дам.

Она тянет меня за руку через весь храм обратно к столу.

— У родителей Александра Свирского было много отпрысков, — говорит она, листая толстую книгу, — но однажды их деторождение прекратилось. Они стали молить Бога, чтобы Он даровал им сына на утешение и поддержку в старости лет. Плодом их молитв был Александр Свирский. Этому святому молятся, чтобы иметь сыновей. Вот, перепиши!

Она поворачивает ко мне книгу. Я беру листок и ручку со стола и собираюсь наскоро переписать текст, когда взгляд цепляется за незнакомые символы, то и дело мелькающие среди обычной кириллицы. Мать Артура замечает мое замешательство.

— Это церковно-славянский язык. Дома у меня есть эта молитва, напечатанная русскими буквами, да еще с кратким толкованием на обороте. Пойдем, здесь недалеко.

Она захлопывает книгу и торопится на улицу. Мне остается только молиться, чтобы Игорю не удалось взломать замок. Выйдя следом за ней на улицу, я с надеждой оглядываюсь на мотоцикл, но рядом никого нет. Я уже представляю себе Игоря с застрявшей в замке отверткой, когда из-за косматых ветвей плакучей ивы показывается крыльцо. Слава Богу, пусто! Мать Артура открывает дверь, пропуская меня вперед. В доме сильно пахнет чем-то сладковатым. От дурманящего аромата голова идет кругом, но постепенно я привыкаю.

Женщина берет меня за руку и ведет через весь дом в угловую спальню. Каблуки стучат по вымытым до блеска полам. Хочется снять туфли, но я не рискую отклониться от курса. Обстановка спальне, как и в других комнатах, бедная. На самодельной деревянной мебели ни пылинки. Странно смотреть на вещи и понимать, что человека, создавшего их, уже нет. Мать Артура открывает шкаф и достает старенький картонный альбом со сложенными внутри детскими фотографиями. Мельком я оглядываю немногочисленную одежду хозяина комнаты: аккуратно сложенные футболки и единственные джинсы на вешалке.

— Это спальня одного из ваших сыновей?

— Да, сначала здесь жил Егор, — кладет альбом на стол и склоняется над черно-белыми фотографиями женщина, — а когда брата не стало, спальню занял Артур.

Я осматриваюсь. В комнате нет привычного для большинства сверстников Артура компьютера и, судя по расстановке мебели, никогда не было. Слева над входом висит икона, а из-за двери выглядывает прижатый к стене Игорь. Я чуть не вскрикиваю от неожиданности, но успеваю вовремя прикрыть ладонью рот.

— Вот она, — отрывает взгляд от альбома мать Артура и протягивает мне листок с молитвой. — Берите, мне она больше не пригодится.

— Спасибо, — сглатываю ком в горле. — Можно посмотреть фотографии? Кто на них?